О. ШАБАЛИНА

 

В ФАЛЬШИВОЙ МАСКЕ

 

Он стоял за барьером, отделяющим скамью подсу­димых от остальной части зала, — невысокий, щуплый молодой человек с угрюмым исподлобья взглядом.

Сейчас всем, даже близко знающим Владислава, его бритое лицо казалось почти незнакомым - до недав­него времени он ходил с длинными, до плеч, патлами густой длинной бородой.

Эти атрибуты внешности, так же как непременные джинсы с заграничным «лейбом» или гуляние босиком по центральным улицам города, видимо, казались Владиславу проявлением той истинной свободы, глашатаем которой он выступал среди своих единомышленников и собутыльников, как правило, лиц без определенных занятий.

Разумеется, мы далеки от того, чтобы по внешности даже и «хиппи» (кстати, давно вышедшей из моды на Западе), судить об истинной сущности человека, и, конечно, не длинные волосы стали причиной того, что В. Бебко, студент Куйбышевского политехнического института, оказался на скамье подсудимых.

Слишком необычны для нашей действительности мо­тивы правонарушений, совершенных им, нетипичны, пожалуй, даже исключительны для повседневной судеб­ной практики. И все же мы решили обратиться к мате­риалам судебного процесса, чтобы попытаться разобраться в причинах возникновения подобной жизненной позиции.

Это случилось 7 ноября, когда во всем мире, всем прогрессивным человечеством отмечалась очередная годовщина Великой Октябрьской социалистической революции.

Подвыпившие Бебко с приятелями шли по вечерней улице. Увидев на одном из зданий праздничные плака­ты, Бебко сорвал их, но тут же был остановлен слу­чайным прохожим и доставлен в отделение милиции.

Злостное хулиганство - так были квалифицированы его действия. Однако история морального падения Бебко началась задолго до случившегося, и описанный эпизод - только заключительное звено в его небла­говидных поступках.

Раньше Владислав Бебко неоднократно клеветничес­ки высказывался о советском строе. Что побуждало его к этому? Скорее всего то, что в течение многих лет он аккуратно, изо дня в день прослушивал передачи «Голоса Америки», «Би-би-си», «Свободной Европы», «Немецкой волны»... Словом, по его собственному призна­нию, всех западных «голосов», вещающих на Советский Союз. И не только прослушивал, но и записывал на магнитофонные ленты грязные антисоветские домыслы буржуазной пропаганды, размножал их в рукописных копиях. | С какой целью это делалось?

На суде Бебко сбивчиво пытался оправдать свои действия как увлечение философией, социологией, исто­рией. Однако все это  носило  явно  односторонний  характер. Враждебный. И дело вовсе не в увлечении философией.

Рядом с Владиславом в институтских  аудиториях, в научных кружках, студенческих клубах была настоящая, Увлекательная жизнь, интереснейшие люди, крупные ученые. Именно здесь он мог наиболее полно приложить свои способности, глубоко и серьезно заняться теми же общественными науками, социологическими  исследованиями. Но Бебко строил свою жизнь совсем по иным нравственным материалам. Бравада, знакомство с верхушками модных на Западе философских течений, эффектная поза носителя «смелых», оригинальных (а на деле, как говорилось выше, заимствованных из зарубежных радиопередач) взглядов — вот что было истинной подоплекой его жизненной философии. А главное, неумение и нежелание работать, найти себя в настоящем труде, напряженной серьезной учебе.

Все это наглядно проявилось, когда студенты были направлены в подшефный совхоз на уборку картофеля. Не привыкший особенно утруждать себя, физический труд на поле Бебко счел слишком унизительным.

- Вкалываете задарма, как заключенные, - засу­нув руки в карманы, цедил он сквозь зубы однокурсникам.

 

Куйбышевцы С. Уранов и его приятель, наслушавшись передач о «буржуазном рае», решили изменить Родине и бежать за границу.

На снимке: подготовленные ими для осуществле­ния своих намерений водолазный костюм, акваланг и стреляющее устройство.

 

- Как ты можешь говорить так, ведь ты сам же бу­дешь есть эту картошку!

- возмущались юноши и де­вушки. Бебко лишь злобно огрызнулся.

Он проповедовал свои «идеалы»: возмущался отсутствием в СССР свободы слова, печати; предателей Родины, отщепенцев называл лучшими людьми, борца­ми за правду - короче, повторял обычный набор антисоветских штампов. В оскорбительной форме отзывался о достижениях нашего народа, осквернял все самое святое, что есть в душе каждого советского человека.

Естественно, высказывания этого проповедника ка­питалистического «рая», знакомого с ним, кстати, лишь по пропагандистским буржуазным теориям, вызвали резкий отпор у его однокурсников. Среди них не наш­лось никого, кто поддержал бы Бебко. Студенты так же, как позднее случайные прохожие на вечерней ули­це, его немедленно остановили, призвали к порядку.

- С Бебко невозможно было спорить, он вас про­сто не слышал, - рассказывают ребята из его группы. - Создавалось впечатление, что человек этот ослеплен и оглушен безудержной злобой ко всему советскому. И в то же время верит каждому слову наших идейных противников.

Слепая вера... Именно на это рассчитывают наши западные враги, ведя подрывную кампанию против Советского Союза и других социалистических государств, затрачивая на нее огромные суммы.

Бебко, вероятно, и не подозревает, что стал жерт­вой массированной идеологической обработки. Он даже не пытался сопоставить клеветнические измышления о советском строе с фактами собственной жизни. А ведь как раз благодаря этому строю у Владислава были все условия для плодотворной трудовой деятельно­сти, для учебы. Как же воспользовался он этими условиями?

Окончив школу, Владислав пошел учеником слесаря на завод. И здесь ему сразу же не понравилась зарплата, действительно, не слишком высокая у ученика, но для того чтобы стать квалифицированным специалистом, мастером своего дела, надо напряженно трудиться. Это Бебко не устраивало. После завода он сменил несколько мест работы. Нигде не прижился. Тогда поступил в инженерно-строительный институт. Но и тут особого рвения к наукам не проявил, был исключен. Спустя некоторое время его зачислили студентом (умел-таки пробиваться!) еще в один институт, теперь уже в политехнический.

Доморощенный «философ» ни разу не задался вопросом: смог бы он, сын рабочего, в «обществе свободы» с такой легкостью менять места работы, иметь реальную возможность получить бесплатное высшее образование, приобрести профессию инженера?

По словам Владислава, он увлекался общественными науками, стремился к объективному познанию истины. Но если так, то разве не знал и ничего не слышал он о «запрете на профессии» в капиталистических странах, о массовой безработице, о безверии, разочарованности миллионов молодых граждан Запада, очень часто вынужденных заниматься не тем, чем им хочется, а тем, что выгодно и прибыльно их хозяевам?

Легкомысленное фрондирование, побудившее к старательному заучиванию догм антикоммунизма, привело Бебко к полной беспринципности, оголтелой ненависти к советскому образу жизни. И надо ли после этого удивляться тому, что его бывшие товарищи по институту, когда Бебко был привлечен к ответственности за политическое хулиганство, преподнесли ему суровый урок. Они сорвали с него фальшивую маску «борца за свободу», предали презрению.

А что может быть страшнее этого?

 

 

в. молько

 

ОТРАВЛЕНИЕ  МУЗЫКОЙ

 

С виду они казались смиренными, эти юные дельцы, развернувшие широкую изворотливую спекуляцию пластинками и пленками с записями так называемой битовой западной музыки. И хотя страх, вызванный разоблачением, страх перед наказанием делал свое дело, в их поведении, тем не менее, ощущалась упрямая убежденность в своей невиновности. Правда, проявлялась она опасливо и робко, но все-таки проявлялась. Вот здесь-то и был главный смысл и нерв наших дол­гих разговоров, главный пункт, от которого они все время стремились уйти, уклониться. То при помощи иронии и нагловатой фамильярности, то привлекая для маскировки деланную искренность. Все это получалось у них, прямо надо сказать, неуклюже. Выдавала стоявшая в глазах болезненная отрешенность. Она говори­ла об их внутренней опустошенности порой больше, чем их слова.

Потом, когда мы вместе будем слушать их люби­мые мелодии и ритмы (об этом речь дальше) и они в такт им начнут непроизвольно и единообразно «пульсировать», внешнее сходство их получит полное, так сказать, изначальное объяснение. Кстати, тогда-то и возник - неожиданно, невольно - столь невероятный, на первый взгляд, диагноз: отравление музыкой.

Разумеется, определение это не претендует на полную бесспорность. Вместе с тем оно опирается на достаточно обширный фактический материал, анализ которого свидетельствует о том, что перед нами не просто частный случай, а серьезное отрицательное явление, имеющее сложный общественно-идеологический аспект.

Вот эти четверо и их письменные объяснения (с сохранением авторского стиля) о первых шагах, привед­ших, в конце концов, к перерождению гражданского сознания и глубокому нравственному падению.

Николай, студент: «Сначала я слушал радиохулиганов, музыкальные программы «Голоса Америки» и «Немецкой волны». Затем стал делать записи понравив­шихся мне мелодий...»

Олег, студент: «Я начал увлекаться поп-музыкой, в частности музыкой битлов. О них я узнал от знакомых и друзей. Также я слушал музыкальные программы «Радио Швеции» и на английском - «Би-би-си»...

Виктор, работник театра оперы и балета: «В летние месяцы я находился на заслуженном мною отдыхе в городе Ульяновске. Там я услышал и несколько озна­комился с музыкой, как принято ее называть, поп-музыкой, т. е. популярной музыкой. Признаться, она меня весьма заинтересовала некоторыми особенностями... »

Александр, студент: «Я и Виктор познакомились с Николаем на одном из школьных вечеров. В первый же вечер выяснился общий интерес к музыке - вначале к легкой, эстрадной, не обязательно к зарубежной. Стали встречаться, приходить друг к другу, переписывать музыку опять же друг у друга. Спустя некоторый период времени стало недоставать имеющихся записей, хотелось послушать что-то новое. Познакомились с Михаилом. Учился он или работал, не знаю. У него записывали музыку за небольшие суммы, но чаще за спиртные напитки. Это продолжалось около года. Всего за год записали 10 -15 кассет.

Летом мы с ним не виделись. Он каким-то образом попал в тюрьму, за что - не знаю. К этому времени мы были знакомы с Непряхиным. У Непряхина мы за­писывали музыку с ленты, а иногда с пластинок. С ним часто ругались из-за долгов, потом поссорились окончательно и больше его не видели. Вскоре была приобретена одна пластинка стоимостью в 20 рублей. Это было начало...»

Да, это было начало деятельности подпольной «фирмы», которую возглавили Николай и Виктор (кличка - «Зеленые мальцы») и в которой Александр был на побегушках. Он стал своеобразным агентом по сбыту, выявлению покупателей, «клиентов», желающих переписать бит-музыку.

- Больше всего, - говорил он, - мне нравится поп-классика. Обработка некоторых классических произведений в исполнении, бит-ансамблей. Чем нравится?

Я вижу в поп-классике сочетание прошлого с новым - электрическим, резким и мощным!

Не правда лиг какое более чем любопытное эстетическое кредо? При этом ни Александр, ни другие любители и почитатели поп-классики даже и не подозре­вают о существовании многих прекрасных современных обработок, в которых бережно сохранен дух произве­дений, их глубоко национальный характер. Нет, они вос­хищаются такими обработками, когда сквозь бессмерт­ные творения Баха, Бетховена или Чайковского пропус­кается электрический ток гитар, когда эти творения подвергаются немилосердной ритмизации ударными инструментами. Они млеют, они наслаждаются грохо­чущим примитивом, разрушающим благородные вы­сокие чувства, выхолащивающим философскую мысль, глубину и бесценное духовное богатство гениальных творений. Вырвав из контекста классического произве­дения несколько мелодических фраз, поп-классики порой с каким-то психически-болезненным упорством повторяют их, придавая им «электрическое, резкое, мощное» звучание...

И вот мы все вместе начинаем слушать их музыку. Бесконечный давящий ритм, удары, нагнетающие на­пряжение. Одни названия чего стоят  «Черный ша­баш» и «Судороги».

- Нужно слушать, когда громко включено, иначе пропадает эффект, - сказал Олег.

- Это долго слушать нельзя, - словно по секрету шепнул Николай, продолжая «пульсировать».

А вот свидетельство (и самокритика) одного «профессионального» битломана Сергея:

- Битовая музыка исполняется ансамблями, которые ставят своей целью ошеломить слушателей, повлиять на психику при помощи всевозможных ритмовых рисунков и электрических эффектов. Правда, имеется и очень хорошая музыка - мелодичная, содержательная, и песни на гражданские темы, пропив войны. Однако надо заметить, что именно такая музыка не пользуется популярностью у битломанов. Им гораздо более по душе патологические явления в музыке, что в ос­новном определяется их вкусом и интеллектом. Обычно битломаны - малокультурные люди и легко подда­ются музыкальной обработке. Причем наиболее отзыв­чивы они к шумной, громкой музыке, с воплями и навязчивым ритмом. Да, да, им по душе такие сочине­ния, где очень мало музыки, но много крика... Психоло­гическое воздействие жесткой битовой музыки даже низкого качества очень велико, — продолжал Сергей.

---

 Примитивные формы музыки оказывают более силь­ное влияние, чем, например, джазовые композиции, отличающиеся глубиной, а иногда и сложностью. Это влияние проявляется в том, что на вечерах и кон­цертах публика быстро «заводится». Я сам часто наблю­дал, как на танцах иные буквально с двух-трех тактов входили в экстаз. И еще вот что. Влияние битовой му­зыки (не всей, конечно) способно заставить человека с низким уровнем развития бесчинствовать, то есть при­водит его в состояние полуневменяемости.

Не для дополнительного доказательства очевидного, а для более широкого взгляда на рассматриваемое на­ми явление стоит обратиться к высказыванию англий­ского писателя Джеймса Олдриджа:

«Вспомним недавнее прошлое: рождение так назы­ваемой бит- или поп-музыки. У колыбели ее стояли та­кие певцы, как Боб Дилан и группа «Битлз», причис­ленные ныне к лику поп-кумиров. Нелишне напомнить, что этот жанр, к которому сохранили привязанность еще многие тысячи юношей и девушек, вызывает в че­ловеке эмоции неудовлетворенности, ностальгии, ниги­лизма.

Безумства на сцене поп-певцов, с одинаковой экзаль­тацией и неистовостью поющих о войне, о мире, о любви, напоминают мне мрачные далекие времена. Мне кажется, что в ритмах и танцах первобытных со­перников звучала такая же однозначная, примитивная ярость. Восхищение и поклонение, которыми окружены поп-кумиры, их способность к саморекламе вошли уже в поговорку. Однако в этом процессе интересно про­следить трансформацию их политических взглядов и высказываний. Боб Дилан, например, в последнее время стал яростным защитником государства Израиль и его политики».

Знают ли об этом наши «зеленые мальцы», насла­ждающиеся песнопениями Боба Дилана и других идо­лов и вовсю ими торговавшие? Кроме того, они обяза­ны иметь хотя бы общее представление о борьбе про­грессивных деятелей музыкальной культуры Запада против угрожающего «всемирного потопа поп-музыки».

Именно под таким впечатляющим и оправданным наз­ванием журнал «Советская музыка» опубликовал От­крытое письмо выдающегося американского поэта и певца Пита Сигера, призывающего молодых людей ми­ра защищать национальные музыкальные богатства своих народов и стран.

Не менее интересен для нашего разговора и ком­ментарий к письму П. Сигера. Разделяя его выводы и его пафос, музыковед Г. Шнеерсон, в частности, пи­сал: «Поп-музыка как определенное идейно-эстетичес­кое явление отмечена острыми противоречиями. Одно из них, например, заключается в том, что любое, порой даже очень серьезное, жизненно важное содержание передается самыми примитивными — на «биологичес­ком уровне»! — средствами выразительности».

Одной, не столь уж трудной догадки, одного пред­положения о существовании связи между, так сказать, эстетическим идеалом и гражданскими. устремлениями «зеленых мальцов» было, конечно, недостаточно. Хоте­лось выяснить более конкретно, какое же влияние на формирование их мировоззрения оказала бит-музыка, ее содержание, структура, ее исполнительская манера, стиль. Ответ оказался поразительным: все пристрастия, вкусы и взгляды на окружающий мир «зеленых юнцов» были сформированы исключительно под влиянием и воздействием бит-музыки. Исключительно! Из всего мирового музыкального океана прошлого и настояще­го они предпочитали этот единственный источник на­слаждения <и информации.

Поражает и объем принятых доз бит-музыки. Вот лишь очень приблизительные подсчеты ее потребле­ния. В течение трех-четырех лет один слушал около 3 тысяч часов, другой — 4700, а третий — свыше 6 тысяч часов. Бывали дни, когда каждый из них, не от­рываясь, сидел у проигрывателя по 8—9, а то и боль­ше часов подряд!

Нет, тут не просто о потерянном понапрасну вре­мени идет речь. Я имею в виду болезненно-алкоголь­ную тягу к бит-музыке, своего рода психическую ано­малию. Не думая упрощать сложный процесс внутрен­ней деформации личности под воздействием бит-музы­ки, право же, невозможно удержаться от предположе­ния, что такое количество такой музыки просто не мо­жет не перейти в качество.

 

вдогонку и разбирать что к чему... Нужны еще и смот­ры, фестивали, конкурсы. Только тогда появится крите­рий истинности. А то ведь как часто бывает: увидят ребята раскрашенную пластинку и очаровываются, как дикари. Я покупаю пластинки многих западных популяр­ных групп. Иной раз слушать нечего — труха. А они эту «труху» слушают, ей подражают».

О если бы такое подражание было безвредно и все дело ограничивалось бы «легким» отравлением сквер­ной бит-, поп-, рок- и прочей музыкой! Увы, пока мы «поднимали веки», появились и явные признаки отрав­ления словом, «завернутым» в музыкальную рок-оберт­ку. Об этом с большой тревогой, озабоченностью и го­речью написал В. Владимов в статье «Глаза — направо и между нами» в «Литературной России» в том же 1981 году. И в статье, и в обзоре писем читателей главное внимание было обращено на «поэтическую основу» пе­сен уже нашей, весьма оглушительной рок-группы «Ма­шина времени».

Мнение читателя В. Киселева из Свердловска, ду­маю, стоит того, чтобы к нему серьезно прислушаться:

«Близкое знакомство с концертной программой, ко­торую «Машина времени» усилиями Росконцерта «про­катала» в минувшем году во многих городах, позволяет ' обнаружить не только бездумно смонтированные тек­сты, но и, пусть порой не слишком поэтично выражен­ную, все-таки довольно определенную общественную позицию — манерно-нигилистический скепсис по отно­шению к нашей действительности, «усталость» от жизни, свойственную хиппи-переросткам.

Концерты «Машины времени» характеризуют вуль­гарно-буйное поведение на сцене, сценическая одежда с изображением американского национального флага, громкие декларации о том, что в противовес «устарев­шим» ВИА и прочим исполнителям рок-группа обраща­ется к животрепещущим темам, волнующим советскую молодежь.

Что же, по мнению А. Макаревича, советскую моло­дежь волнует?

Программа открывается песней «Мой город», в ко­торой солист, он же автор песни и руководитель груп­пы, объявляет себя «певцом предсмертной красоты».

Приведя полностью текст этой песни о «пустом и пыльном, как музей, забытом богом городе», где «даже днем таится ночь» и в «пустых дворцах отныне прах», В. Киселев продолжает: «И уж совсем неожидан­ными красками А. Макаревич рисует советскую моло­дежь в песне «Кого ты хотел удивить?» Буквально захо­дясь в истеричном вопле, музыканты, что называется, ошарашивают публику неожиданными откровениями:

 

Ты    можешь, ходить,

как запущенный сад,

А можешь все наголо брить.

И то, и другое я видел не раз.

Кого ты хотел удивить?

 

Но после этого анекдотического зачина автор каса­ется куда более серьезных понятий и пытается так же походя развенчать веру в идеалы, разумное начало, жажду человеческой деятельности на благо дру­гих».

Заканчивая первую часть своего письма, В. Киселев пишет: «Спасибо добросовестному худсовету, в кото­ром участвовал М. Владимов, сказавшему этому товару с идеологическим душком: нет! Но горько сознавать, сколько худсоветов уже проявили некоторую безответ­ственность, сказав: да».

И в качестве примера уже не некоторой, а полной безответственности читатель приводит появление двух песен А. Макаревича на вкладной пластинке журнала «Клуб и художественная самодеятельность», 1980, N2 12: «Размытые нравственные критерии характерны для «Песни о правах человека», в которой провозгла­шается абсолютное право каждого выбирать для себя «волю» или «неволю». В песне «Пока горит свеча» А. Макаревич объявляет, какая сложная душевная неуст­роенность стала его крестом — «быть с собой в разлу­ке»... В жизни можно встретить немало таких юных «страдальцев», увлеченных самолюбованием, — стра­дальцев на мягком диване, которые в своем далеко не преклонном возрасте музыкально постанывают, что «дней осталось мало, и выпал снег, и кровь не горяча». Но надо ли давать им слово на страницах всесоюзного издания? Тем более что все это шикарное страдание при свечах сменяется напористой декларацией-преду­преждением: «Но если плечи песни мне расправить, как трудно будет сделать так, чтоб я молчал»...

Наверное, к этому предупреждению стоит прислу­шаться музыкальным ведомствам, приласкавшим «Машину времени». Прежде чем расправлять плечи, пусть эта группа постигнет азы нашей идеологии».

Нет, не ради пустого словоговорения один американ­ский теоретик «психологической войны» заявил: «Теперь первостепенным стало для разведки не то, что мы до­бываем из социалистических стран, а то, что мы туда вносим».

Недооценка такого рода заявлений, как, впрочем, и прямолинейно-примитивное их толкование, превраща­ющее революционную бдительность в подозритель­ность, одинаково вредны. Особенно в борьбе с музы­кальной интервенцией Запада. Кроме того, борьбу с ней нельзя превращать в краткосрочную кампанию, да еще с шумной «ломкой дров». Ведь адрес тут особенный — тончайшие сферы человеческих эмоций, сознания, мно­госложный и трепетный мир чувств. Настоящий успех здесь может прийти только в результате целеустрем­ленного единства научно-практических действий — пси­хологов и социологов, музыковедов и педагогов, вос­питателей, комсомольских работников и всех организа­ций, имеющих отношение к музыкальному образова­нию, просвещению, самодеятельному и профессиональ­ному искусству. Разумеется, никакой успех здесь невоз­можен без участия родителей. Участия мудрого и воле­вого.

Твердая уверенность в том, что врагам мира и соци­ализма никогда не удастся подорвать духовное здо­ровье и политическую монолитность нашей советской молодежи, ее веру в коммунистические идеалы, не должна порождать беспечное благодушие. Нельзя за­бывать, что мирное сосуществование — одна из форм классовой борьбы. Что в области идеологии эта борьба развернулась в последние годы в невиданную битву идей и уже называется войной. А на войне как на вой­не — любое благодушие, любая беспечность недопус­тимы и вредны.

 

 

А. ШЕРСТНЕВ

 

У   ПОСЛЕДНЕЙ   ЧЕРТЫ

 

Среди многочисленных посетителей, приходящих в редакцию, он ничем не выделялся. Разве что был под­черкнуто корректен и вежлив. Но дело, которое приве­ло этого человека в газету, было необычным, потому и беседа у нас вышла и трудной и длинной.

Выполняя поставленное моим собеседником ус­ловие, не буду называть его подлинного имени. Дубов (назовем его так), пятидесятилетний человек с аккурат­ным зачесом светлых и потому с незаметной сединой волос, немного нервничал. Еще бы! Легко ли в беседе с незнакомым человеком философствовать о своих, мягко говоря, неблаговидных делах и сохранить объек­тивность оценок собственных поступков? Желание вы­глядеть в более привлекательном свете чувствовалось в каждой его фразе.

На протяжении ряда лет Дубов в кругу друзей, то­варищей по работе охаивал наш советский строй, наши порядки и превозносил все западное, все, что там, в «свободном мире». Там — демократия, там — свобода слова, у нас же нет ни того ни другого.

— Ну а в чем вы видели ущемление демократии у нас?

Дубов прячет глаза:

— Я говорил, что нужно ввести двухпартийную сис­тему, партии соперничали бы между собой.

— А чьи интересы выражала бы другая партия?

Ответа нет.

Получается, Дубов не знает истории своего народа, своего государства, не видит реальной жизни — или не хочет видеть? — если позволяет себе так легко рас­суждать на эту тему. Ведь вся наша жизнь неопровер­жимо свидетельствует, что в ходе построения развитого социализма в советском обществе достигнуто невидан­ное в истории сплочение всех классов и социальных групп, наций и народностей в дружную братскую семью.

 

И Коммунистическая партия не имеет иных целей, кроме тех, что связаны с интересами и потребностями этой новой общности — советского народа.

Кому же нужна какая-то альтернатива этим всена­родным интересам? Только нашим идейным противни­кам. Другого ответа быть не может.

Нет, считать себя врагом Дубов не желает. Он, дес­кать, проповедовал просто демократию. Может быть, он действительно настолько политически безграмотен, что не понимает: никакой абстрактной демократии не существует. Это классовое понятие. Есть демократия пролетарская. И есть демократия буржуазная, которая, по словам В. И. Ленина, является раем для богатых, ло­вушкой и обманом для эксплуатируемых, для бедных. За такую «демократию» и ратовал Дубов, не давая се­бе труда задуматься, какова же подлинная цена этим громким словам о «правах человека», о «свободе», о том «свободном» мире. Какое дело до всех этих «прав» безработным «самой свободной» страны — Америки? Или неграм, в отношении которых жестко проводится политика расовой дискриминации? И какое дело, на­пример, американскому рабочему люду до того, кто у власти: демократ или республиканец? Ставка в этой межпартийной игре все равно одна — безудержная гонка вооружений и нагнетание напряженности в мире.

Такими вопросами Дубов себя не утруждал. Просто, склонному к непомерной амбициозности, ему хотелось чувствовать себя гигантом духа. Проще говоря, занять более видное положение в обществе. Но для этого нужно, помимо способностей, много, очень много тру­диться. Такой путь для Дубова не подходил. А посколь­ку он в труде не усердствовал, честолюбие его не бы­ло удовлетворено.

Чем же его потешить, это честолюбие? В данном случае показать кукиш в кармане, клеветать на Совет­скую власть, которая не дает его личности проявиться в полной мере? Между прочим, клеветать на власть, ко­торая вырастила его, выучила, обеспечила работой, бла­гоустроенной квартирой, взяла на себя заботы по обу­чению его детей, которая, после его перехода на инва­лидность, выплачивает ему пенсию...

Так что все-таки предпринял Дубов? Перво-наперво дезертировал из комсомола. А когда на судне — он тогда работал в водном транспорте — его попросили

 заменить на работе товарища, заявил, что это незаконно и объявил... голодовку. И тут же закончил ее, ибо  струсил: можно ведь обессилеть.

Коллектив судоремонтного завода, к которому было приписано судно, дал Дубову достойную отповедь. Еди­нодушно осудили его речники и за распространение порочащих советский строй измышлений, и за легко­мысленную болтовню по поводу передач западных ра­диостанций. А главное, что поставили тогда в вину но­воявленному борцу «за права человека», — его нежела­ние по-настоящему трудиться.

Клятвенных заверений на том собрании, обещаний изменить свое поведение Дубов не сдержал.

Он по-прежнему оставался глух к правде советской действительности, зато верил во все слухи и домыслы, так или иначе порочащие наш строй, нашу жизнь. Чер­пал их, конечно же, из загрязненного зарубежными зло­пыхателями эфира. Передачи «Голоса Америки», «Не­мецкой волны», «Свободы», откровенно подчиненные задачам идеологических диверсий, полностью отвечали настроению Дубова. Они, собственно, и рассчитаны на таких людей — с какой-нибудь ущербинкой, политичес­ки незрелых, охотно воспринимающих любую ложь, из­мышления и подтасовку фактов. Они делают ставку на мещанскую ограниченность людей, тех, что не будут затруднять себя серьезной умственной работой, а по извечной привычке мещанина, который, по словам М. Горького, все явления объясняет «лишь для того, что­бы оправдать себя, свою пассивную позицию в битве жизни», сразу подхватят любую сплетню и клевету на на­ше общество, занятое активной созидательной рабо­той.

И нашептывал Дубов в кругу больных во дворе клиники, что советский строй народу не нужен и Ок­тябрьская революция тоже была не нужна. Вот так, ни меньше ни больше, сразу за весь народ решил, что ему нужно, а что — нет. За народ, который завоевания Ве­ликого Октября в годы Великой Отечественной войны отстоял ценою двадцати миллионов жизней своих луч­ших сынов и дочерей.

Чьи же мысли излагает Дубов? Не свои ли? Нет! Как заурядный подпевала вторит он разнесенным в свое время по эфиру «пророчествам» и «откровениям» Солженицына.

 

Некоторая часть литературы, засланной зарубежными ан­тисоветскими центрами в адрес организаций и жителей Куйбышевской области.

 

— Я считал, — мнется собеседник, — что Александ­ра Исаевича Солженицына просто не поняли у нас.

Именно так: «Александра Исаевича».

Но сам-то Дубов не очень хорошо понял этого не просто отщепенца, а предателя, ставшего рядовой пешкой в игре ЦРУ.

Интересные данные на сей счет приводит Н. Н. Яков­лев в книге «ЦРУ против СССР» (Москва: Молодая гвардия, 1979). В одной из официальных американских публикаций говорится о директиве начальника управле­ния подрывной работы ЦРУ, изданной в 1961 году и ка­сающейся использования в подрывных целях художест­венной литературы. Директива эта, в частности, гласит, что ЦРУ «поощряет написание политически значимых книг неизвестными иностранными авторами, либо пря­мо субсидирует автора, если возможны тайные контак­ты, либо косвенно — через литературных агентов или издательства». Солженицын из кожи лез, чтобы быть «поощренным» ЦРУ, однако угождал своим новым хозяевам не всегда и не сразу. Это подтверждает в своих мемуарах бывший — на рубеже шестидесятых-семидесятых годов — американский посол в СССР Д. Бим. Он пишет: «Солженицын создавал трудности для всех, евших с ним дело... Первые варианты его рукописей были объемистой, многоречивой, сырой массой, кото­рую нужно было организовать в понятное целое... они изобиловали вульгаризмами и непонятными местами, которые нужно было редактировать». Понятно, в каком духе обрабатывали его сочинения такие, с позволения сказать, редакторы. Очутившись на Западе, Солженицын с гордостью признается, что дав­но наладил тесные контакты с «радиоголосами» на За­паде. Что бы ни передавал Солженицын, все момен­тально включалось в соответствующие радиопередачи на СССР.

Как же можно считать, что этого человека у нас «не поняли»? Очень даже поняли! То же самое и на Западе. Но удобен он был для западной пропаганды только до тех пор, пока клеветал, находясь в нашей стране. А ед­ва очутился за границей, предстал перед тамошним обывателем не в ореоле «борца» и «пророка», а скорее самодовольного монархиста.

Широко известно перепечатанное всей западной прессой свидетельство популярного американского журнала «Ньюсуик» об обмене репликами на заседа­нии правительства в период приезда Солженицына в США:

«Президент Ричард Никсон с некоторым удивлением заметил своим коллегам:

— А ведь Солженицын правее Голдуотера! Государственный  секретарь     Генри   Киссинджер, по основной профессии историк, уточнил:

— Нет, г-н президент. Он правее царей».

В очень трудное положение с Солженицыным попа­ли зарубежные профессионалы-идеологи.

Наслушавшись «радиоголосов», Дубов решил, как он говорит, что в сочинениях Солженицына раскрывается подоплека наших порядков. Между тем даже сами за­падные пропагандисты, специализирующиеся на «психо­логической войне», о его творениях отзывались весьма нелестно. По свидетельству чешского публициста Томаша Ржезача, основательно исследовавшего спирали из­мены Солженицына, один из комментаторов радиостанции «Свободная Европа» К. Ездинский так отозвал­ся о романе «Архипелаг Гулаг»:

«Эту глупость мы, конечно, должны были дать в эфир. Шефы этого хотели, лично я тоже не имел ниче­го против того, чтобы вызвать у большевиков голов­ную боль. Хотя я сомневаюсь, что у них будет болеть голова из-за этой чепухи. Солженицын нам сам навя­зался. Мы не могли заплатить ему много, и он согла­сился на гонорар в тысячу долларов. Это, в сущности, ничто. Ну ладно, и то хлеб. Мне даже жаль было тех ребят, которым пришлось эту муру читать по радио. Ничего не получилось. Ни по-русски, ни по-немецки, а я эти языки достаточно хорошо знаю. Это можно де­лать только по долгу службы».

Есть и еще одно любопытное высказывание, разоб­лачающее насквозь лживый характер писаний Солжени­цына. Он, разжалованный офицер, осужденный за анти­советскую агитацию и попытку создания антисоветской группы, находился в одном лагере с П. Дорониным, ны­не проживающим в Куйбышевской области, спал с ним на соседних нарах:

— Хотя Солженицын в книге «Один день Ивана Де­нисовича» красочно описал лагерную «баланду», одна­ко ел он ее лишь изредка, так как он мог поесть все, что ему хотелось, в лагерной столовой за деньги... Кстати, после окончания бригадирства его перевели на работу в лагерную библиотеку. В распоряжении Солже­ницына были любые книги из этой богатой библиотеки. Он имел возможность читать все центральные газеты, два раза в неделю ходить в кино. И вообще он жил почти как на свободе...

Идеи лжеца и лицемера Солженицына и пытался проповедовать Дубов. Однако он чувствовал: его по­пытки подпевать предателю встречают все более рез­кий отпор со стороны окружающих. Особенно остро почувствовал это, будучи на излечении в стационаре заводской больницы. Находившиеся с ним в одной па­лате люди просто-напросто потребовали, чтобы он пре­кратил антисоветскую болтовню.

И понял Дубов, что он находится у черты, за кото­рой его поступки превращаются в действия, оценива­емые как антисоветская агитация и пропаганда, рас­пространение злостной клеветы на наш строй, на нашу советскую действительность. Действия, которые, между прочим, в соответствии с нашим законодательством уголовно наказуемы.

Дошло до сознания Дубова и то обстоятельство, что для его сыновей, учащихся советской школы, отец, у

которого и друзей-то настоящих нет, а только знако­мые по книжному «черному рынку», перепевающий с чужого голоса разные антисоветские небылицы, — да­леко не лучший образец для подражания. Он должен был признаться самому себе: и ему хочется, чтобы де­ти росли честными и правдивыми, работящими и актив­ными в жизни, чтобы у них была чистая совесть и они могли смотреть прямо людям в глаза.

Многое, вероятно, пересмотрел в своих взглядах Дубов, если решился вслух осудить свои неблаговидные поступки. И готов написать покаянную статью. Надо на­деяться, пересмотрел искренне. Потому, с его согласия, и решено предать этот разговор гласности.

 

 

А. КОЗЛОВ

 

ПОДВОДНЫЕ  КАМНИ

 

Молодой торговец весь день крутился на своей ут­лой лодчонке вокруг стоящего на рейде советского судна. Предлагал разные безделушки, ножи-стилеты и украшения, выдаваемые им за золотые. Заговорщицки показывал порнографию. Пытались причалить к нефте-рудовозу и другие сомнительные личности. Вахтенные едва успевали их отгонять. Трудно сказать, все ли среди этих торговцев были движимы только чисто коммерчес­ким интересом. Во всяком случае, их стремление втя­нуть в сделку, пусть даже маленькую, именно совет­ских моряков сразу бросалось в глаза. Да вот беда: ничего-то из этого не получалось.

Прибыв в иностранное государство, наши моряки не спешат в сомнительные портовые бары, предпочи­тая дешевым удовольствиям знакомство с достоприме­чательностями городов, обычаями и бытом их населе­ния. Точно так же поступают и куйбышевцы. Во многих заграничных портах побывали они за последние годы. Суда пароходства «Волготанкер» активно осваивают маршруты на Балтийском, Черном, Средиземном, Эгей­ском морях. Заходят они в порты арабских стран, Гре­ции и других держав.

Жизнь многих портовых городов сплетена воедино с делами моря. И неудивительно, что прибытие совет­ского танкера или иного судна вызывает оживление в порту: одни занимаются снабжением экипажей продук­тами и пресной водой, другие принимают груз, третьи хотят запросто встретиться и поговорить с людьми из Страны Советов. Но порой приходят к судну и с наме­рениями нечистыми, провокационными.

Настойчивым до нахальства оказался один <из мас­теров финского нефтяного причала. Неоднократно об­ращался он с просьбой продать ему водку. В очеред­ной раз получив от моряков отказ, он ворвался в каю­ту штурмана, положил на стол две пачки денег.

 

— Это лично вам. Водку привезете в следующий раз.

Штурман тотчас выпроводил зарвавшегося «коммер­санта».

Здесь же, в Финляндии, на подходе к порту один из танкеров принял на борт лоцмана. По его неосмо­трительности, если не по злому умыслу, танкер был посажен на мель. О подводные камни продрал дни­ще, но самого неприятного, потери жидкого топлива, не произошло. Омывающие берега воды остались чис­тыми. Иностранные газеты писали потом, что море спасла надежная обшивка советского танкера.

Подводные камни подстерегают не только суда, но и самих моряков. Там, вдали от родной страны, одно­временно с прочностью и надежностью волжских су­дов проверяются и политическая стойкость, неподкуп­ность, моральная чистота членов экипажей. Примеров тому немало.

... Прилично одетый высокий блондин ' подходит к группе моряков и пытается объясниться по-русски. Мо­ряков подкупают застенчивая улыбка незнакомца, его вежливость, обходительность. Они соглашаются принять от него подарки — красивые книжечки, похожие на блокноты. Взамен вручают незнакомцу свои сувениры: виды родной Волги, значки, неизменные матрешки. Тот благодарит и быстро удаляется.

Разглядывая сувениры, моряки к своему удивлению обнаруживают, что блокноты эти — молитвенники.

— Вижу, — говорит один из членов экипажа, — ка­кая-то книжечка, обрадовался, подумал—шведский раз­говорник или словарь. А на что мне религиозная че­пуха?

И книжечки летят за борт.

В  Копенгагене  в  каюту      капитана  танкера  «Волго-

нефть-260» пришел сотрудник портовой администрации.

Приветственно вскинул руку и передал два объемистых

пакета, судя  по  маркам  и  штемпелям, прибывшие  по

 почте.

— Советские газеты, — обрадовались на танкере и, не раздумывая, вскрыли пакеты

Каково же было их возмущение, когда из пакетов вывалилась зарубежная антисоветская макулатура! Тут-то они и вспомнили, что портовой сотрудник по своему положению не должен заниматься доставкой на суда

 

Пограничники изымают антисоветскую литературу, кото­рую идеологические диверсанты пытались ввезти в нашу страну

 

корреспонденции. Капитан заявил официальный про­тест администрации порта, а там лишь плечами пожали. Стоит ли, мол, 'Из-за этого поднимать тревогу? Стоит! Танкер еще не успел окончательно закрепить концы на причале другого порта, а на палубе уже появился элегантный мужчина с модными усами. По-военному прищелкнул каблуками, протянул визитную карточку:

— Моя фирма с радостью обслужит вас.

Требовалось закупить кое-что для команды, и капи­тан воспользовался услугами элегантного мужчины. Од­нако, сделав необходимые закупки, не удержался от соблазна — взял порнографический журнальчик. То же самое сделали и некоторые его спутники.

В открытом море люди опомнились.

— Товарищи, да это хуже помойной ямы!

— И купчишка этот какой-то подозрительный. Ска­зал, что родом из Лодзи, а возврата туда нет.

— Вражина, значит, он, вот кто. Напакостил на ро­дине, а теперь здесь...

Волны быстро проглатывают грязные листки.

 

Несомненно, торговец делал «презенты» не на свои кровные деньги — такие расходы ему, как выяснилось еще на берегу, мелкому дельцу, были бы обременительны: порнографические журналы за границей стоят недешево. За его спиной стоят те, кто стремится засорить нашу страну всевозможной пакостной и идеологи­чески вредной литературой в надежде оказать свое растлевающее влияние на советских людей. Расчет у них при этом очень прост. Втянут из тысячи человек в свои сети хотя бы одного, и то уже улов. Потом че­рез него можно действовать дальше.

Не удержался от соблазна капитан одного из тан­керов. При виде красиво оформленных безделушек и пестрых этикеток разных вин, которые, казалось, сами шли в руки, разгорелась у него жажда наживы. Тем бо­лее что поставщик, обслуживающий суда, был готов незамедлительно выдать (разумеется, незаконно) оп­равдательный документ: указать в нем одни, а продать совершенно другие, понравившиеся капитану предметы. Капитан пошел на такую сделку. И начал тратить валю­ту, предназначенную для непредвиденных расходов по ремонту и содержанию танкера. Однако вскоре ему пришлось держать строгий ответ. Сначала перед тамо­женниками, потом перед своим коллективом.

— Надо понять и запомнить раз и навсегда, — гово­рили ему товарищи, — что незаконные сделки — толь­ко начало падения. За ними может последовать и пре­дательство.

Для капитана это был жесточайший урок. А иначе нельзя. Промахи за границей без последствий не оста­ются.

Моральные вывихи и колебания, несоблюдение пра­вил поведения за рубежом близки к нарушению зако­нов, регулирующих экономические отношения. В качест­ве примера можно сослаться на положение о монопо­лии внешней торговли. Сосредоточение в руках госу­дарства экономических связей с другими странами относится к одним из ранних мероприятий Советской власти. Нарушение этого положения — контрабанда, которая сурово карается нашим законом.

Кое у кого до сих пор сохранилось старое представ­ление о морской контрабанде: темная ночь, бесшум­ные парусники, уголовники с ножами в зубах, перетас­кивающие тюки и бочки с товаром, или пиратское судно, разгружающееся   на   безлюдном   берегу. Все   это       в прошлом. Современные контрабандисты    промышля­ют незаконной переправой товаров через границу среди бела дня, на официально курсирующих теплоходах. Нередко и на судах типа «река—море».

Второй механик одного из нефтерудовозов ради личной наживы нарушил закон об обращении с советской валютой, честь советского моряка променял на метры кримплена, закупленного им сверх всякой ме­ры в одной из капиталистических стран. Затем уже в другом месте, в итальянском порту, он быстро нашел общий язык с подозрительным типом, завернул вместе с ним в безлюдный переулок и, поминутно оглядыва­ясь, обменял вывезенные им тайно советские деньги на лиры. В Тунисе за несколько динаров продал свои часы. Всю выручку механик превратил в «товар», наде­ясь сбыть его по спекулятивным ценам у себя дома. Не вышло! Уличенный в преступлении, пытался придать своему поступку подобие морской романтики:

— Хотел испытать риск и остроту ощущений. — По­няв, что ему никто не верит, опустил голову, признал­ся: — И подзаработать, конечно...

Помощник капитана танкера «Волгонефть-102» за­нимался не какими-то там кусками дешевого кримпле­на или мелким ходовым дефицитом. Привез он из-за рубежа новенькую легковую автомашину. Погрузил хоть и выгодное для него, но незаконное приобретение не на свой танкер — знал, что капитан не разрешит, — а на другое судно. При этом он обвел, как говорит­ся, вокруг пальца одного из руководителей райуправления пароходства, который поверил сказке наглого об­манщика о якобы законном оформлении покупки.

Какую же цель преследовал помощник капитана танкера, умышленно идя на преступление? Уж не за­хотелось ли ему, как и второму механику с нефтерудовоза, «морской романтики»? Нет! Урвать для себя ку­сок — вот чем руководствовался он.

Кстати, в море всегда есть возможность испытать подлинный риск, совершить настоящий подвиг.

Не очень уютно было на танкере «Волгонефть-221». В открытом море — девятибалльный шторм. Огромные многометровые волны одна за другой обрушивались на судно, перекатывались через его палубу. Невольно думалось: выдержит ли, речное ведь? Судно выдержало. Но членам его экипажа пришлось-таки изрядно поволноваться. Нет, не за себя — за других.

Неожиданно раздался сигнал «человек за бортом». Оказалось, опрокинулась финская спортивная яхта. Опытный капитан танкера, двадцатилетний штурман и совсем юные практиканты из речного училища, рискуя жизнью, незамедлительно бросились спасать неизвест­ных им людей, оказавшихся в беде. Иначе поступить они и не могли, ибо именно вот такими — смелыми, отважными, готовыми в любую минуту протянуть руку помощи — они воспитаны всем укладом нашей совет­ской действительности.

С каждым годом расширяются наши международные экономические и культурные связи, и советский чело­век все чаще оказывается за рубежом. Несомненно, такие поездки и общение с народами других стран да­ют много доброго и тем и другим. Но одновременно возрастают и возможности реакционных сил для идео­логических диверсий, всевозможных враждебных выпа­дов и различных провокаций. Им на руку малейшие на­рушения нашими товарищами норм поведения, потеря контроля за своими действиями. Вот почему, выезжая в страны капитала, необходимо быть предельно собран­ным, бдительным, высоко нести звание гражданина Со­юза Советских Социалистических Республик. И тогда их не опутают никакие силки, расставляемые нашими вра­гами, не затянут никакие подводные течения и подвод­ные камни.

 

 

 

 

М. БАРЫКИН

 

ПИСЬМО  ОТТУДА

 

Обычный, стандартный почтовый конверт. Бельгий­ские почтовые марки. Штемпель отправления — Брюс­сель. Адресовано в Сызрань, в филиал Куйбышевского политехнического института.

Внутри, точно по формату конверта, миниатюрная брошюра. Тридцать страниц убористого текста. И со­проводительное письмо. То и другое на тонкой бумаге. Все предусмотрено для удобства засылки контрабандой.

Вкрадчивым, велеречиво доброжелательным тоном начинается сопроводительное письмо. Явно рассчитан­ным на то, чтобы разбередить душу верующего или ин­дифферентного к религии, но чувствительного чело­века.

«Дорогой друг!

У нас чего-то не хватает. Есть пробел в нашем обра­зовании. Мы слишком мало знаем о религии. Мы выслу­шиваем — терпеливо или нетерпеливо — одну сторону. Неверующих, борцов против религии. Но многие из нас хотели бы составить об этом предмете объективное мнение... »

Кто же они, авторы письма, так фамильярно, как к «дорогому другу», обращающиеся к совсем неведомым им сотрудникам института?

Они именуют себя так: «Группа верующих право­славных за рубежом, организовавших братство «Право­славное дело». Задача «Дела» — знакомить соотечест­венников с основами христианской веры, заполнить су­ществующий на Родине пробел... »

В действительности «братство» — один из филиалов так называемой «Русской зарубежной церкви», сыграв­шей особенно зловещую роль в годы Великой Отечест­венной войны. Восторженно встретили члены «братства» нападение гитлеровских полчищ на СССР. Организовыва­ли благодарственные молебны в честь вторжения за­хватчиков в крупные города и промышленные центры.

 

ославляли изменников    и    предателей    Родины  на верную службу бесноватому фюреру. В послевоенные  годы деятели этой так называемой церкви  услужливо  поддерживали  и  поддерживают  антисоветские кампании, организуемые империал

ами. Братство «Православное дело» — один из много-численных буржуазных центров антикоммунизма и анти-советизма в религиозном    обличье. В    соответствии с этой спецификой  оно развертывает свою деятельность.  По видимости, по форме — это пропаганда религиозных идей. По существу — проповедь  злобы    против коммунистической  идеологии и  морали, против  социалистического образа жизни. Лишь прикрытая религиозной тематикой  и фразеологией. Стремление  нарушить или хотя бы поколебать единство и сплоченность дружной семьи советских народов, содружество социалистических стран. Посеять семена раздора между верующими и неверующими, недоверие    и    подозрительность к политике  Коммунистической партии и  Советского  госу­дарства.

- Империалисты охотно    прибегают к религии  в  идеалистической борьбе двух социальных систем. Зная, что открыто враждебные, чуждые нашему строю идеи, как правило, решительно  отвергаются   советскими  людьми, верующими  и  неверующими, они  надеются, что  те же прикрытые религиозной  оболочкой, легче  найдут хотя бы и неосознанный, но    сочувственный    отклик в

сердцах верующих.

Отлично зная, что наши средства массовой информации разоблачают подлинные, политические цели подобной пропагандистской       диверсионной     деятельности, православные братья» пытаются маскировать их также посредственным обращением    к    читателям, будто в посланиях они преследуют    лишь    самые благие намерения. «Мы вне    политики, — уверяют они в упомянутом сопроводительном письме. — В пересылке наших материалов, ничего  нелегального нет. Нет  никакой идеологической  диверсии. Религия  в нашей    стране не запрещается. Читайте, делитесь с друзьями. Пусть читают неверующие: это повысит их культурный и образовательный уровень».

Начав с такой весьма примитивной маскировки, зарубежные «братья» постепенно обнажают свои подлин­ные цели. «Мы поддерживаем требования равенства

 

 

Продукция   подпольных   типографий, используемая куйбышевскими    баптистами-раскольниками

 

граждан», — пишут они, пока только намекая, будто у нас ущемляются права верующих. — «Возможность делиться с другими своими убеждениями должна быть дана всем гражданам — и верующим и неверующим», — развивают далее ту же мысль. «Свобода религии должна включать и право родителей воспитывать в ре­лигиозном духе своих детей», — уточняют авторы свою позицию. Позицию соучастников шумной, злонамерен­ной кампании о защите прав и свобод человека, развер­нутой в последнее время буржуазной пропагандой по инициативе администрации США.

«Почти у всех растут дети и внуки. Кто научит их?»— патетически вопрошают авторы письма, давая понять, что вот они-то уж научили бы наших детей и внуков уму-разуму. Каких только не развелось на Западе не­прошеных учителей и наставников, желающих поучать народы социалистических стран, как им надо жить, ка­кие порядки устанавливать!

«Мы не смеем допустить превращения нас в ате­истическую нацию, в народ, не знающий бога, в народ без души и нравственности, без здоровых корней!»

 

Они «не смеют допустить»! И смеют называть себя сос­тавной частью «нас» — советского народа — после то-то как сбежали от его справедливого гнева. Смиренным вероучителям православия вроде не очень подходит такой тон. Но не зря говорится: с кем поведешься...

Правда, в конце письма они опять вкрадчивым то­ном обращаются к «дорогому другу», неведомому со­труднику института в Сызрани: «Помоги нам распрост­ранить эту брошюру, но прочти ее перед этим внима­тельно сам. Помяни добрым словом зарубежных сооте­чественников, твоих жертвенных друзей, не забывающих тебя в изгнании, хотящих тебе и России только добра!»

С первого взгляда вызывает недоумение заголовок брошюры «Обращение членов христианских церквей СССР». Что это? Надо полагать, это значит, что ее авто­ры не белогвардейские последыши, продавшиеся импе­риалистам, а верующие граждане нашей страны?

К этой мысли подводит и вступление: «Представители разных христианских конфессий, мы объединились — кажется, впервые в истории нашей страны, — чтобы высказать свой взгляд на положение религии в нашем государстве. Мы выражаем здесь только свою личную точку зрения, но надеемся, что она совпадает со взгля­дами большинства наших братьев по вере... » Прочитав такое, невольно хочется посмотреть, кто же они, эти выразители «взглядов большинства». В кон­це брошюры приводятся их подписи.

Первые — представители немногочисленной в нашей стране секты пятидесятников. Во время обряда креще­ния «духом святым» ее последователи погружаются в состояние высшей степени религиозной экзальтации, не­редко заканчивающейся тяжелыми расстройствами пси­хики. В основном этим обрядом они отличаются в бого­служебной практике от официально функционирующей церкви евангельских христиан-баптистов.

Большая часть пятидесятников давно уже отказалась от подобного изуверства. Объединилась с баптистами и свободно удовлетворяет религиозные потребности в специально приспособленных для этой цели молитвен­ных домах. Однако отдельные вожаки сектантских груп­пировок, преследуя главным образом корыстные и ам­бициозные цели, удерживают своих подопечных от объ­единения. Организуют моления тайком на частных квар­тирах и в других местах, скрытых от глаз людских.

 

профессия. Заприметил: куда прибыльнее, при значи­тельно меньшей затрате энергии, место священнослу­жителя. Захотел — и через несколько лет облачился в рясу.

Да вот незадача: не мог «отец» Глеб удержаться от «мирских соблазнов», которые непозволительны сану православного батюшки. Любил выпить, увлекался пор­нографической литературой. В поисках ее связался со спекулянтами книгами. Вместе с ними оказался героем фельетона в газете «Вечерняя Москва».

Пришлось батюшке порвать с компанией. Но нена­долго хватило выдержки. Связался с другой кучкой проходимцев — со спекулянтами ювелирными издели­ями Завел дружбу с матерым уголовником М Севасть­яновым, осужденным за подделку документов.

Кое-кто удивлялся, чем руководствовался тогда Глеб Якунин, когда, приняв позу борца за свободу со­вести, вместе с другим священником, Николаем Эшлиманом, взял да и написал обращение к самому патри­арху. Пустился в рассуждения о неправомерности со­ветского законодательства о религиозных культах. Рас­сыпался в упреках церковному руководству за лояль­ное отношение к государству.

Ясно, зачем это ему было нужно. Сразу вокруг име­ни «героического священника», «великомученика» на Западе поднялся истерический бум. Буржуазным иде­ологам нет дела до морального облика, подлинных убеждений и намерений мнимых «борцов за свободу». Им было бы имя, за которое можно ухватиться и раз­дуть «дело». А тут еще и сан, вызывающий почтение у верующих, — священник.

Любопытно, что писали сами верующие, прихожане московской церкви «Нечаянная радость», что в Марь­иной Роще, знавшие Якунина лично. «Мы видим в Яку­нине не пастыря Божия, а злоумышленника, принима­ющего храм Божий за источник материального обога­щения без затраченных трудов, а не духовного. Зачем Якунин пошел в священники? Для наживы, для смуты. Он только и делает, что приценивается к иконам, цер­ковной утвари. Зная жизнь Якунина, «великомучеником» его никак не назовешь. Он мошенник. Просим оградить нас от этого типа».

Руководство русской православной церкви осудило недостойное поведение двух своих подопечных. Эшлиман признался, что он заблуждался. А Якунин счел бо­лее выгодным остаться на услужении западной пропа­ганды. Переключился на поставку нашим недругам па­сквилей о родной стране, о родном народе. Как знает уже читатель, его отстранили от службы в церкви. А на Западе все еще спекулируют его священническим саном, подписывают диверсионно-пропагандистские ма­териалы: «священник Глеб Якунин».

Есть под брошюрой еще ряд подписей, в том числе  и католиков, и вожака секты, присвоившей громкое на­звание «Всесоюзная церковь верных и свободных адвен­тистов седьмого дня», и членов некой   «церкви Христа».  - Можно бы, конечно, заняться сбором сведений и об их  моральном и духовном облике. Но стоит    ли?    Разве и  так неясно, какие кадры  подбирают империалисты для идеологической борьбы против стран социализма?  Теперь обратимся к самой брошюре.  Начинается  она  приторными  стенаниями  по  поводу

якобы «одной из важнейших проблем в жизни нашей страны» — о «несправедливом» правовом положении религии и церкви, о неких «гонениях», «дискриминациях», «ущемлениях» прав верующих, из-за чего будто бы «калечится жизнь всего народа». Затем следует подсказ, как надо бы «улучшить», «демократизировать»

Советскую Конституцию и законодательство о религиозных культах.

Особенно трогательно скорбят «борцы за свободу», причитая, что «хотя в Конституции и нет явного запрета распространять и отстаивать религиозные взгляды», но «такой запрет подразумевается Христианам разрешает­ся лишь «отправление культа», за пределами же храмов и молитвенных домов их голос не должен быть слышен, как не слышны больше колокола, звон которых некогда раздавался по всей стране».

«Как можно объяснить такое неравноправие веру­ющих и неверующих граждан одной страны?» — вопро­шают они в заключение. И тяжко вздыхают, поминая былые времена, когда будто бы процветали подлинные свободы, в том числе и свобода совести.

Стоит в связи с этим кое-что напомнить о тех «бла­годатных временах», когда по всей «Руси святой» раз­давался малиновый звон церковных колоколов. Многим из нынешних, особенно молодых сектантов-экстреми­стов неведомо, что тогда официально, законодательно

 

 

 

Иностранные    издания, которыми    пользуется      отрадненский пресвитер сектантов-раскольников Н. Крекер.

 

было установлено неравенство религий. «Первенству­ющей и господствующей» государственной религией объявлялась православная. А главой ее, «верховным за­щитником и хранителем» считался сам царь.

Исключительное право пропаганды своего вероуче­ния везде и всюду принадлежало православной церкви. Это была ее привилегия. Все остальные религии были в лучшем случае лишь терпимы. А последователи некото­рых вероисповеданий преследовались не только за по­пытки широкой пропаганды своих вероучений, но даже за свои религиозные убеждения. Лишь в исключитель­ных случаях допускался переход из православия в дру­гое вероисповедание.

Положение неверующих было еще более тягостным. В одном из документов 1907 года указывалось, что «подданные без религии... представляют из себя наибо­лее нежелательный элемент в государстве». Распрост­ранение атеистических взглядов категорически запреща­лось и преследовалось. «Кто в публичном месте, при собрании более или менее многолюдном дерзнет с умыслом порицать христианскую веру или православ­ную церковь, или ругаться над священным писанием и

святыми таинствами, — говорилось в «Уложении о нака­заниях уголовных и исправительных», — тот подверга­ется лишению всех прав состояния и ссылке в каторж-

- ную работу на время от двенадцати до пятнадцати лет». Только Октябрьская социалистическая революция покончила с этой вопиющей несправедливостью. Ленин­ским декретом «Об отделении церкви от государства и

школы  от  церкви»  были  определены  новые  принципы

- взаимоотношений между Советским государством и церковью. Дальнейшее развитие они получили в кон­ституциях и законодательстве о религиозных культах.

Ныне каждый гражданин не только имеет право ис­поведовать любую религию или не исповедовать ника­кой, но и не может подвергаться каким-либо лишениям, ущемлениям, третированию за свои убеждения. «Граж­дане СССР, — говорится в Конституции, — равны перед законом независимо от... отношения к религии... во всех областях экономической, политической, социальной И культурной жизни».

Глубоко демократичный характер советского зако­нодательства о культах отвечает интересам широчайших народных масс, как верующих, так и неверующих. Это видно каждому непредубежденному человеку. Это по­нятно, конечно, и идеологам антикоммунизма. Но надо Же им выполнять классовый социальный заказ, найти

-хоть  какую-нибудь лазейку для клеветы, для преврат­ного истолкования принципов подлинной свободы сове­сти.

И вот — подбрасывают каверзу. Атеистам, мол, раз­решается, а  верующим  не  разрешается пропагандиро­вать свои взгляды. Атеистам — свобода атеистической пропаганды, а верующим — «лишь отправление религи­озного культа».

А    что    такое    отправление    религиозного    культа? К сожалению, не всем это ясно. Поэтому кое-кто из верующих   попадается  на  уловки    идеологических дивер­сантов.

Важнейшим  элементом  культовых  действий  являются богослужения. Они   весьма   разнообразны, но   тща­тельно   продуманы, спланированы. И  обязательно  про­низаны определенными идеями. Строго  рассчитанными на возбуждение религиозного чувства.

 

Православная церковь использует в этих целях це­лый комплекс средств. Пышное облачение священно­служителей. Содержание молитв и песнопений. Их про­никновенные мелодии. Роскошное убранство храма. Та­инственное мерцание свечей. Запах ладана и многое другое. В католических и протестантских храмах — му­зыка.

В состав некоторых богослужений входят особые театрализованные церемонии. Например, вынос из ал­таря на середину храма плащаницы в «великую пятни­цу» у православных. Крестный ход с ней вокруг храма в тот же день. Крестный ход в пасхальную ночь. Цере­монии хлебопреломления у баптистов. В это время свя­щеннослужители и сектантские проповедники вызывают у присутствующих определенные образные ассоциации и идеи, возбуждающие не что иное, как религиозные чувства и мысли.

Составной частью отправления религиозного культа является проповедь. По сути дела, это лекция на рели­гиозную тему. У баптистов она дополняется еще декла­мацией стихов. Проповедь служит главным средством устной пропаганды религиозных идей, систематического изложения вероучения, религиозной морали. Если бого­служение направлено в основном на чувства, то пропо­ведь — на разум, на сознание слушателей.

Выражаясь современным языком, своего * рода на­глядной агитацией служат религиозные изображения в храме — иконы. Они помогают наглядно представить себе религиозные персонажи и события. Как говорится в одном из номеров «Журнала Московской патриар­хии», они «являются наглядным, то есть самым про­стым, самым общедоступным и самым удобопонятным способом проповеди христианских метин».

Что же все это, как не религиозная пропаганда и агитация?

Но авторы брошюр льют крокодиловы слезы и про­должают причитать, будто религия и церковь у нас настолько угнетены и ущемлены, что скоро и богослу­жение будет вести невозможно. Религиозной литерату­ры нет. Что была — истрепалась, а новую издавать не разрешают. И вот очередная подсказка: ввести в Кон­ституцию пункт, разрешающий «издательскую деятель­ность религиозных объединений».

 

В подобных брошюрках — демагогические подсказ­ки, а другими путями — практические действия. Как-то в Латвии, под Ригой, была обнаружена подпольная ти­пография. Экстремистски настроенные вожаки бапти­стов-раскольников с помощью зарубежных идеологи­ческих диверсантов организовали печатание религиоз­ной, а также, как они ее именовали, «духовной» литера­туры. Это прикрытые религиозной фразеологией клевет­нические, враждебные измышления о нашей стране, о нашем народе. Авторы — околорелигиозные диссиден­ты вроде упомянутых выше и зарубежные идеологи ан­тикоммунизма и антисоветизма.

Ну а как все-таки у нас в стране обстоят дела с из­данием религиозной литературы?

За последние годы православная церковь выпустила несколько изданий Библии и отдельно Нового завета на русском языке. Ежемесячно выходит «Журнал Москов­ской патриархии». Ежегодно — сборник «Богословские труды», настольные и настенные церковные календари. Печатаются сборники проповедей, богослужебные и другие необходимые церкви религиозные книги.

Мусульмане неоднократно издавали Коран. Регуляр­но выходят мусульманский лунный календарь, журнал «Мусульмане Советского Востока» на арабском, узбек­ском, английском и французском языках. Свои издания имеют евангельские христиане-баптисты и католики, ар­мяно-григорианская церковь и старообрядцы, адвенти­сты седьмого дня и последователи других религий.

За послевоенные годы выпущены десятки полно­метражных и малометражных кинофильмов, раскрыва­ющих жизнь и деятельность наиболее крупных религи­озных объединений.

Так что религиозная пропаганда ведется как устно, так и в печати. С использованием современных средств музыкального, изобразительного, театрального и кино­искусства в специально приспособленных для этой цели храмах и молитвенных домах. Попытки же выйти с про­поведью «слова божия» за пределы храмов есть не что иное, как посягательство на права неверующих, на их свободу совести, как претензия на возврат былых при­вилегий религии. И атеистам ведь не позволено, ска­жем, идти со своими лекциями в храмы, посягать на права и религиозные чувства верующих. В этом суть равноправия, подлинной свободы совести. За наруше-